НИКОЛАЙ ДИДЮК

Я случайно попал в ОНК. В 2008 году вышел новый закон, и никто этой темой не занимался. Меня вовлек в эту деятельность член «Мемориала», юрист Эрнест Мезак.

Правозащитники понимали, что они приходят в места заключения как в буддийский храм, им сложно понять, как все устроено. Члены «Мемориала» Эрнест Мезак и Игорь Сажин не понимали языка. Они заходят в жилую секцию и видят, что люди там содержатся, и все. А я сразу видел, что там живут изгои, что их туда загнали как отбросов местного сообщества, что администрация содействует внутреннему делению. Заключенный мог сказать: «Слушай, у меня незаконно забрали мойку». Что у него забрали? Мыло? Нет, мойка – это кусок лезвия, которым он бреется. Это лишь один из примеров, там уйма нюансов. Поэтому меня и привлекли в качестве эксперта.

«Я 30 лет прослужил в пенитенциарной системе, был заместителем начальника колонии. Я знаю эту систему изнутри»

Члены ОНК, согласно закону, имеют право проверять условия содержания граждан, находящихся в заключении.

Мы не можем позволить себе работать по определенному графику. Согласно рассказам коллег, в некоторых регионах губернаторы финансируют поездки членов ОНК в места заключения. В Республике Коми такой практики нет.

Николай Дидюк во время работы в Общественной наблюдательной комиссии

Проблема ОНК состоит в том, что наши возможности по посещению колоний ограничены. В Воркуте мы не были, в Усть-Цильме – тоже. Меня поражает, что власти не обеспечивают транспортные расходы. При этом я не собираюсь тратить собственную пенсию на поездки, никаких денег не хватит.

Мы ездим по обращениям, также проявляем инициативу, если получаем информацию о массовых нарушениях прав заключенных. Жалуются, в основном, на условия содержания: бытовые нужды, посылки-передачи, свидания, но вопросы решаются; на данный момент мы стараемся солидарно работать с местным ФСИНом, у нас присутствует взаимопонимание.

В одной колонии применяли физическую силу, мы сомневались в законности процедур. Подобная тенденция имела место в 2011-2012 годах. Мы писали жалобы, прокуратура требовала – подайте нам виновное лицо. Получается, что уже все готовенькое нужно было им принести. Очевидно, что если потерпевший укажет на виновное лицо, тогда он может лишиться здоровья и жизни. Игорь Сажин взял это на себя, мы провели аналитическую работу, добрались до начальника управления, и проблема решилась. Он передал подчиненным, что сейчас в конкретной колонии законное применение физической силы возможно только под видеозапись. Все! Проблема решилась моментом.

Однажды мы приехали в тюрьму. У заключенных бани не было две недели. Какую-то трубу не прокопали длиной в 20 метров. Я захожу в туалет к начальству, открываю кран – течет и холодная, и горячая вода. Я спрашиваю: «А почему нет в бане?», а замполит отвечает: «На всех не хватит». Я все это зафиксировал, потом это опубликовали, начальнику этому позвонили и сказали: «Бери своих сотрудников, и идите копать эту трубу, не сделали осенью, значит, зимой будете копать». Начальство колонии даже не думало, что может начаться массовая эпидемия. Это страшно. Ему еще хватало наглости говорить мне «пиши то, что я тебе скажу». Вот это гулаговская психология.

«Некоторые сотрудники ФСИН говорят нам по секрету, где какие недостатки, чтобы мы их потом помогли устранить. Они люди зависимые. Их могут лишить премии или уволить за жалобы»

Мне предлагают возглавить разные общественные структуры, но я отказываюсь, потому что понимаю, что если я за что-то берусь, то хочу заниматься этим серьезно и оставить след после себя. Библейская мудрость: по делам будут судить, а не по тому, что ты там думал или намеревался.

Через год я уйду из ОНК, заканчивается третий срок, по закону я больше не могу заниматься этой деятельностью. Я не знаю, кто придет на нашу смену, вакуум может заполниться не тем, чем надо.

Главная проблема в России — юридическая безграмотность. По сути, она является следствием нашей тупорылости. Как сказал Пушкин: «Мы ленивы и нелюбопытны». А еще грустно, что наши слуги стали нашими рабовладельцами.