Гражданское содействие
Помогает мигрантам, беженцам и вынужденным переселенцам
Со времени начала Карабахского конфликта в 1988 году я стала заниматься миротворческой деятельностью, активно содействовала возвращению азербайджанских и армянских пленных. С появлением в Москве первых беженцев в 1990 году мы учредили Комитет «Гражданское содействие».
Через нас прошли все потоки вынужденных переселенцев, лиц без гражданства. Семь лет назад к этому списку добавились трудовые мигранты из-за того, что наше законодательство породило совершенно чудовищную систему эксплуатации неквалифицированного труда. Еще при Комитете был организован Центр адаптации и обучения детей, где студенты и выпускники московских вузов на волонтерских началах готовят детей беженцев к мирной жизни и учёбе в школе.
Работаем. Условия тяжёлые, но у нас нет времени жаловаться. К сожалению, люди в нашей стране не понимают, зачем вообще помогать чужакам. Но нужно осознать, что это тоже люди. Они просто оказались в крайне тяжелой ситуации.
В рабочие дни в офисе обычно аврал. У нас очень маленькая приемная комната, бывает, что беженцам негде сесть.
Сирия, Чечня, Казахстан, Узбекистан, Конго, Афганистан, Абхазия, Украина, Южная Осетия, Камерун, Латвия – это лишь небольшой список стран, откуда к нам обращаются. Спасибо местным жителям – москвичи и столичные организации приносят одежду, обувь, посуду, постельное белье, игрушки, продукты. Мы раздаем их всем нуждающимся.
Мне часто приходиться общаться с коллегами; если они в чём-то не уверены, в такие моменты необходимо дать профессиональный совет. Но мы всё-таки старались выстроить горизонтальную структуру, и, я надеюсь, что организация будет продолжать функционировать, несмотря ни на какие сложности.
Мы ездили на ежегодную конференцию Сети «Миграция и Право» правозащитного центра «Мемориал», куда приезжают адвокаты более чем из 46 регионов России. Тема семинара «Новинки в уголовно-процессуальном законодательстве и гражданско-процессуальном кодексе». Эта конференция — редкий случай, когда региональным юристам удается поговорить и задать вопросы федеральным чиновникам из ФМС.
Трудно найти площадку для общения с властью внутри страны, сегодня почти невозможно донести что-то до федеральных чиновников.
Существуют две группы беженцев из Украины. Одних перевозят МЧС и ФМС и расселяют в пунктах временного размещения. Эти пункты, созданы на базе школ-интернатов, домов культуры, детских садов. Они сразу регистрируют этих людей, дают временное убежище, потому что есть «квоты» в регионах, им оказывается всевозможное содействие.
А другая группа — это люди, которые выехали оттуда не в экстренном и массовом порядке, а самостоятельно. Собрали деньги, вещи и выехали из-за военных действий. Эти люди, они как бы невидимые для страны, они не могут приехать и зарегистрироваться, потому что у них нет принимающей стороны, потому что никто не ждет беженцев в России, никто не поведет человека, приехавшего непонятно откуда, регистрироваться, никто из граждан РФ этого не сделает. Поэтому люди в своей массе прибывают по миграционной карте, где ставится отметка о пересечении границы, и пребывают в неведении насчет возможностей по закреплению и дальнейшей легализации. Таких большинство, и они ничего не получают. Они слышат, что платят пособия, расселяют, но когда они приходят в ФМС и говорят: «А можно мне тоже?!», им говорят: «Нет, у нас ПВР переполнены, поезжайте в другой регион».
С этим сквером у меня связаны разные воспоминания. Во время перестройки у многих людей пропал интерес к прошлому. Например, почти все мои студенты с головой бросились в какой-то бизнес: «Светлана Алексеевна, некогда заниматься!». Организовали фирму, купили машину, которая чуть не разваливалась на ходу.
Я часто гуляла здесь с этим вот Алёшкой, ему было года два. А в то время молодой человек, одетый как мой внук, – это был некоторый стиль, класс, который воспринимался как что-то опасное. И вот я иду, а мне навстречу бабушки бегут: «Там какие-то рэкетиры приехали!». Смотрю, это мои студенты. Нашли время сдать зачет. Потому что заняты бизнесом, ну что с них возьмёшь. Мы ожидали свободы одной, а они – совсем другой.
Но это было такое очень подъёмное настроение. Это было время надежд, ощущения некой общности. А потом оно ушло. Но чувство единения, которое было тогда, – я его никогда не забуду.
Я люблю электрички. Мы живем за городом, но требуется всего тридцать пять минут, чтобы добраться до вокзала, если это не час пик. Дальше пройти гуськом до метро, если набивается большая очередь, и потом доехать до станции «Проспект мира», где находится наш офис.
Иногда по дороге на работу или уже с работы мне звонит мой коллега с нашей «горячей линии». Если туда позвонил англоязычный человек, на которого напали, ему перезваниваю я. Если франкофон – с ним свяжутся наши переводчики с французского, арабского, дари. Эта линия для жертв нападения на почве ненависти. И когда вот этот языковой барьер, и человека сразу не понимают, он отключается. И мы всегда очень переживаем, что там с ним. Если он не берёт трубку, мы раз за разом перезваниваем, пока не свяжемся с ним.